|
Шестнадцатилетний капитан идет вокруг света
Журнал Катера и Яхты, №20, 1969г., Р. Л. Грэхем
Схема маршрута, по которому шел Робин Грэхем. Пунктиром обозначен обратный путь
"Дав" едва отошел за пределы слышимости с берега, как ветер стих. Второй, третий, четвертый день, а яхта почти не двигалась с места. Я выжимал все возможное из каждого дуновения ветра, чтобы заставить «Дава» идти на запад, к Новой Гвинее, но, как только ветер замирал, течение тут же сносило меня обратно. От безделья я загулял: несколько дней подряд устраивал себе роскошные обеды и съел все свежие продукты, закупленные перед отплытием. Мой новый кот тоже «загулял»: носился вихрем по палубе, бросался на снасти, рвал в клочья все, что поддавалось его когтям и зубам. Хуже всего было то, что он порвал и сжевал схему гавани австралийского порта Дарвин, которую я срисовал с карты Дика Джонстона. Я хотел было подвергнуть злодея традиционному морскому наказанию — привязать к мачте, но он благоразумно не попадался мне на глаза, пока я не перестал сердиться.
Вскоре не осталось ни одной непрочитанной книги, и я затосковал не на шутку. «Дав» дрейфовал по окружности, едва заметно перемещаясь вдоль Соломоновых островов. Бот что я наговорил в те дни на магнитофонную ленту: «По лагу прошел сегодня 18 миль, но по карте — только 10; 8 миль потеряно на циркуляцию. Стоит самая жаркая погода за все время, пот на мне не просыхает и ночью. Купание освежает, но только пока находишься в воде, вылез на палубу — снова душно. И ужасно скучно».
На следующий день меня разбудил странный звук — словно кто-то царапал по обшивке. Подойдя к борту, я увидел большую морскую черепаху. Перегнулся и схватил ее за заднюю лапу, но она чуть дернулась, и моя рука отлетела. Вот это силища! Через несколько минут черепаха снова подошла к самому борту, как будто уверенная, что мне с ней не справиться. Уже двумя руками схватился я за края панцыря, ломая голову, как бы мне ее вытащить. Потерпев с полминуты, черепаха рванулась вперед и без видимых усилий вырвалась из моих «объятий», А жалко, я мог бы несколько дней пробавляться черепашьими бифштексами.
Временами поднимался легкий бриз. Я бросался к парусам и с радостью ощущал, как «Дав» начинает «глотать» мили в нужном направлении, но через несколько часов паруса снова безжизненно повисали, как крылья подстреленной птицы. Но вот однажды неподалеку пронесся ураган и задел меня своим краем. В течение трех дней по парусам хлестал яростный северо-западный ветер, и яхта весело бежала по прямой, но потом опять попала в мертвый штиль.
На 24-й день, наконец, показалась земля — порт Морсби. За три с половиной недели я прошел всего 905 миль — мой самый медленный переход. Вот как заканчиваются магнитофонные записи тех дней: «До чего же мне надоело это чуть колышущееся, почти неподвижное море! Нет, теперь посижу на берегу подольше». Но 18 апреля «Дав» снова вышел в путь, направляясь через Торресов пролив и Арафурское море в Австралию. Здесь пролегает одна из интенсивнейших судоходных линий, и по ночам мимо меня проходило столько судов, что, боясь столкновений, я почти не спал.
Лежу на койке и слушаю радио. Вдруг музыку перекрывает рев и шипение гигантского водопада, меня сбрасывает с койки — как будто яхту швыряет прибойная волна огромной силы. Пробкой выскакиваю на палубу и вижу по левому борту стену воды высотой несколько десятков метров. Конец! Но тут же соображаю, что это нос огромного парохода, проносящегося мимо меня на расстоянии каких-нибудь двух метров. Вцепившись в косяк двери рубки, я едва выдерживаю качку — скорее скачку — моей яхты. Момент, и пароход скрывается за кормой, я еще некоторое время вижу его огни. Никто не бросается к борту посмотреть, что осталось от несчастного парусника, подвернувшегося на пути, не выкрикивает извинений — вахтенный просто не заметил яхту, хотя она шла с зажженными огнями. Вот пароход исчез в ночи, а я все еще стою в дверях рубки, не в силах опомниться. Подумать, что тебя могут «задавить» в необъятном океанском просторе! Если бы сильная носовая волна от парохода не отбросила яхту с его дороги, меня уже не было бы в живых.
К вечеру 4 мая «Дав» под мотором вошел во внутреннюю гавань порта Дарвин на северном побережье Австралии. Деньги у меня были на исходе, поэтому я через несколько дней ухватился за первую попавшуюся возможность подзаработать— нанялся на месяц в бригаду электриков, которые за несколько часов обучили меня ставить канатные растяжки и изоляторы на возводимые ими столбы высоковольтной линии.
Получив расчет, я приступил к текущему ремонту яхты, которая лежала «сухая» на илистом пляже — наступил длительный период отливов. Это дало возможность очистить и заново окрасить весь корпус. 6 июля я покинул Дарвин. Впереди— 5900 морских миль до южноафриканского порта Дурбан. Если бы я знал, что ожидает меня впереди, то, возможно, никогда не покинул бы гостеприимные австралийские берега. Индийский океан задал мне такую трепку, что весь предыдущий путь от Гонолулу до Дарвина не раз казался мне одним сплошным отдыхом.
Первый прыжок— 1900 миль до Кокосовых островов, следующий — 2400 миль до острова Маврикий. Найти в водяной пустыне эти крошечные сухопутные оазисы не шутка, и, хотя до сих пор как штурман я оказывался на высоте, предстоящий путь внушал мне тревогу.
Сильные ровные пассатные ветры гнали меня вперед со скоростью околе 100 миль в сутки. По ночам я наслаждался музыкой собственного оркестра: в Австралии на «Дав» переселилось целое семейство сверчков. Мы с котом занимаемся спортом: соревнуемся, кто первый схватит очередную летучую рыбу, шлепнувшуюся на палубу. Игра честная — рыба достается победителю. Однажды мы оба с аппетитом позавтракали кальмарами, выскочившими из воды и приземлившимися у нас перед носом; очевидно, спасались от одного из многочисленных морских хищников.
Перед отплытием я запасся пленкой и теперь каждый день часами не выпускаю из рук камеру. Иногда закрепляю ее на носу или в корме, привязываю к ней шнур и снимаю сам себя с другого конца лодки. Вера в собственные штурманские способности значительно окрепла, когда 24 июля прямо по курсу открылись Кокосовые острова. 1900 миль за 18 дней — прекрасный результат для крохи «Дава». Уставшим я себя не чувствовал и через пару дней двинулся дальше. Сначала погода стояла отличная, но через 18 часов я вынужден был зарифить грот и генуэзский стаксель до размеров носовых платков. Дождь, видимости никакой, беспорядочный шквалистый ветер. Спал я плохо, поэтому как только наверху раздался грохот, я тут же выскочил на палубу, бросив взгляд на будильник: два часа. Очутившись наверху, прежде всего посмотрел на парус и не поверил собственным глазам: не было ни паруса, ни мачты. Подумал было, что сплю, но новый шквал тут же привел меня в чувство, швырнув на леера рубки. Мачта не сломалась, но согнулась в двух местах — у основания и на высоте полутора метров от палубы, сантиметров на шестьдесят ниже сварного шва.
Прежде всего я отстегнул бесполезную теперь спасательную «упряжку»— она была прикреплена к гику, который волочился вместе с мачтой по правому борту. Я принялся вытаскивать все на палубу, но тут яхта внезапно сильно накренилась, и меня впервые в жизни сбросило за борт. Без привязи!
Не знаю, как мне удалось схватиться за привязанный к корме и пропущенный через релинг конец. Я белкой вскарабкался обратно на палубу. Вода была довольно теплой, но наверху холодный ветер с дождем заставил меня попрыгать. Было уже около четырех, когда мне удалось, наконец, вытащить мачту и парусину на палубу. Напялил на себя все, что можно, забрался на койку под одеяло, но все равно продолжал лязгать зубами.
На рассвете встал, очистил палубу и осмотрел повреждения. Сломанную второй раз мачту я выбросил, поставил на ее место гик и поднял на нем сильно зарифленный грот. Однажды я уже проделывал все это, когда остался без мачты на подходе к Американскому Самоа. Но теперь от ближайшей земли меня отделяло 2300 миль! О возвращении на Кокосовые острова нечего было и думать — идти против ветра и течения я не мог. Я понимал, что при попутном ветре вполне смогу добраться до Маврикия, если, конечно, снова не ударит шторм. Но ветер может перемениться, и тогда... бог знает, что тогда будет.
Погода не улучшалась. Пассаты скоростью до 25 миль в час вздымали пенные буруны на вершинах тяжелых волн, но ветер, к счастью, оставался попутным. Чтобы увеличить скорость и сбалансировать яхту для повышения эффективности подруливающего устройства, я сшил из простыни маленький квадратный парус и поднял его на фока-штаге. Через несколько дней простыня под напором ветра превратилась в лохмотья, и я поставил вместо нее свой старый дырявый тент. Две самые большие дыры я залатал полотенцем и собственной ковбойкой.
К моему удивлению, вооруженный таким непотребным образом «Дав» проходил за сутки до 100 миль, то есть то же расстояние, которое я надеялся покрывать с нормальными парусами. Но, безусловно, мотало яхту как следует, я впервые совершал длительный переход в таких тяжелых условиях. Магнитофонная запись, сделанная в Один из этих дней, гласит: «Огромная волна накрыла рубку, и уже второй раз за это плавание я увидел в иллюминаторах сплошную зеленую воду. Впечатление ужасное — как будто «Дав» больше не всплывет; до сих пор дрожат колени. В рубке сантиметров на 20 воды». И на следующий день: «Пытался определиться по наполовину закрытому облаками солнцу, как вдруг услышал позади громкий треск, и через мгновение волна с головой окатила меня, намочив секстан. Я чуть было тут же не бросил секстан за корму в следующую набегающую волну. Эта морская прогулочка начинает действовать на нервы».
На 19-й день, по моим расчетам, должен был открыться остров Родригес. С наступлением сумерек я забеспокоился, что могу ночью на полной скорости налететь на него. Остров необитаем, и ожидать, что меня спасут, не приходилось. Вскарабкавшись на перевернутый тузик, я безуспешно пытался разглядеть при лунном свете черную точку на горизонте. А вдруг я давно сбился с курса? Запись на ленте:
«Начало светать, и я спустился вниз, чтобы сделать пару бутербродов. Когда опять выбрался на палубу и оглянулся, то увидел милях в двадцати длинную полоску земли. Ура, я шел правильно!»
А еще через пять дней «Дав» вошел в спокойную гавань Порт Луи на острове Маврикий.
В течение более полутора веков — с 1810 года — остров является английской колонией, а до этого им 95 лет управляли французы, и Порт Луи до сих пор производит впечатление скорее французского города, чем английского. Когда я там был, остров готовился к получению независимости. Официально Маврикий стал самоуправляемым уже в марте прошлого года, но последние английские войска должны были покинуть его через месяц.
Я быстро убедился, что попытка сделать на Маврикии новую мачту задержит меня здесь на несколько месяцев. Мачтового леса на острове нет, ближайшее место, откуда его можно привезти — Африка; пока доставят да сделают, наступит штормовой сезон, а пережидать его тут мне очень не хотелось, так как я намечал закончить первую половину плавания в текущем году. Дал телеграмму домой, спрашивая совета, что делать.
И тут на помощь пришел журнал «National Geographic», заказав для меня новую, более прочную алюминиевую мачту, специально изготовленную из двух частей для удобства транспортировки. Попутный самолет доставил ее из Калифорнии на Маврикий. Все это заняло всего две недели. Теперь-то уж я не забыл положить под основание мачты монетку «на счастье»!
Всего 130 миль отделяют Маврикий от острова Реюньон, заморского департамента Франции, куда я в компании двух других яхт прибыл после спокойного 32-часового перехода. Этот остров известен тем, что основная местная культура, возделываемая здесь, вся идет на нужды парфюмерной промышленности. Цветы, цветы, цветы, море самых разнообразных цветов. Можете представить себе, какой там воздух!
4 октября мы покинули этот рай, и три дня шли с сухими палубами при прекрасной погоде. Но это было то самое пресловутое затишье перед бурей. Большая часть пути до Дурбана оказалась сплошным кошмаром, по сравнению с которым впечатления от перехода Кокосовые острова — Маврикий значительно поблекло.
Больше всего нам досталось после того, как мы прошли Мадагаскар. Барахтаясь в гороподобных волнах, «Дав» несколько раз сильно уваливался под ветер и ложился парусами на воду, а иногда так зарывался носом, что каждый раз я был уверен — все, конец. 11 октября я записал: «Иду под максимально зарифленным гротом размерами около двух квадратных футов. Удерживаться на курсе помогают 150 футов толстого каната, болтающегося за кормой. Высота волн — 9—12 метров». И последняя запись через два дня: «Привязался к койке и пытался сначала заснуть, потом читать, как вдруг яхту тряхнула такая волна, что я «встал на голову». Оверкиль! Скорей из рубки! Но ремни держали прочно, и пока я отстегнулся, «Дав» сумел плюхнуться обратно на киль. Все-таки изумительно устойчивая яхта! Вокруг меня летали всякие предметы; все, что было в носу, переместилось в корму, и наоборот. Что-то тяжелое приземлилось на закрепленный под потолком барометр, сплющив его. Вода выбила из пазов иллюминатор левого борта и хлынула в рубку. К счастью, мне удалось вставить его обратно, но «Дав» успел набрать слишком много воды. Думаю, что мореходность моей яхты стала значительно хуже».
В тот же день насквозь промоченный и просоленный магнитофон отказал, и следующую запись я сделал уже в судовом журнале: «Волна разбила двери рубки, и все съестные припасы безнадежно испорчены. Осталось несколько банок консервов. Что будет дальше?»
Двух других яхт давно не видно. Позже я узнал, что в этот самый день экипаж одной из них — австралийской «Оры» — пережил еще более ужасные минуты, когда яхта зарылась носом в волну и, в отличие от «Дава», перевернулась; тут же сбоку ударила другая волна, и «Ора» снова встала на киль, но уже через борт. Яхта набрала столько воды, что погрузилась почти по палубу, но мачта на ней осталась целой, и экипаж сумел удержать судно на плаву до утра, когда погода установилась и дала возможность откачать воду.
На рассвете задул ровный северо-восточный бриз. Скорость ветра упала до 15 миль в час, и океан как будто решил сам передохнуть и дать передышку нам. А еще через несколько дней показался долгожданный африканский берег. Когда я, еле живой, вползал под мотором в гавань порта Дурбан, глаза слепило яркое весеннее солнце, теплый ветерок ласково заигрывал с остатками моих парусов, и не верилось, что еще несколько дней назад я давал себе страшные клятвы, что, если уцелею, то никогда больше не выйду в море.
Р. Л. Грэхем
|
